Фауст - Страница 8

Что же из этого всего выйдет? - спросишь ты. Да, право, я думаю ничего. Я весьма приятно, проведу время до сентября, а там уеду. Темна и скучна покажется мне жизнь в первые месяцы... Привыкну. Я знаю, как опасна какая бы то ни было связь между мужчиной и молодой женщиной, как незаметно одно чувство сменяется другим. Я бы сумел оторваться, если б я не сознавал, что мы оба совершенно покойны. Правда, однажды между нами произошло что-то странное. Не знаю, как и вследствие чего - помнится, мы читали "Онегина" - я у ней поцеловал руку. Она слегка отодвинулась, устремила на меня взгляд (я, кроме ее, ни у кого не видал такого взгляда: в нем и задумчивость, и внимание, и какая-то строгость)... вдруг покраснела, встала и ушла. В тот день мне уж не удалось быть с ней наедине. Она избегала меня и битых четыре часа играла с мужем, няней и гувернанткой в свои козыря! На другое утро она предложила мне идти в сад. Мы прошли его весь до самого озера. Она вдруг, не оборачиваясь ко мне, тихо прошептала: "Пожалуйста, вперед не делайте этого!" - и тотчас начала мне что-то рассказывать... Я был очень пристыжен.

Я должен сознаться, что образ ее не выходит у меня из головы, и я едва ли не с тем намерением стал писать к тебе письмо, чтобы иметь возможность думать и говорить о ней. Я слышу фырканье и топот лошадей: это мне подают коляску. Еду к ним. Кучер мой уже не спрашивает меня теперь, куда ехать, когда я сажусь в экипаж, - прямо везет к Приимковым. За две версты до их села, на крутом повороте дороги, усадьба их внезапно выглядывает из-за березовой рощи... У меня всякий раз радостно станет на сердце, как только блеснут вдали ее окна. Шиммель (безвредный этот старик изредка к ним приезжает; князей Х...х они, слава богу, видели всего раз)... Шиммель недаром говорит со свойственною ему скромною торжественностью, указывая на дом, где живет Вера: "Это обитель мира!" В этом доме точно поселился мирный ангел...

Крылом своим меня одень,

Волненье сердца утиши,

И благодатна будет тень

Для очарованной души...

Ну, однако, довольно; а то ты бог знает что подумаешь. До следующего раза... Что-то напишу я в следующий раз? Прощай! Кстати, она никогда не скажет: прощайте, а всегда: ну, прощайте. Мне это ужасно нравится.

Твой П. Б.

P. S. Я не помню, сказывал ли я тебе, что она знает, что я за нее сватался.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

От того же к тому же

Сельцо М...ое, 10 августа 1850.

Сознайся, ты ожидаешь от меня письма либо отчаянного, либо восторженного... Не тут-то было. Письмо мое будет как все письма. Нового ничего не произошло, да, кажется, и произойти не может. На днях мы катались в лодке по озеру. Опишу тебе это катанье. Нас было трое: она, Шиммель и я. Не понимаю, что ей за охота так часто приглашать этого старика. Х...ие дуются на него, говорят, что он стал пренебрегать своими уроками. Впрочем, на этот раз он был забавен. Приимков не поехал с нами: у него болела голова. Погода была славная, веселая: большие, точно разодранные белые тучи по синему небу, везде блеск, шум в деревьях, плесканье и шлепанье воды у берега, на волнах беглые, золотые змейки, свежесть и солнце! Сперва мы с немцем гребли; потом мы подняли парус и помчались. Нос лодки так и занырял, а за кормою след шипел и пенился. Она села у руля и стала править; на голову она повязала платок: шляпу бы снесло; кудри вырывались из-под него и мягко бились по воздуху. Она твердо держала руль своей загорелой ручкой и улыбалась брызгам, изредка летевшим ей в лицо. Я прикорнул на дне лодки, недалеко от ее ног; немец достал трубку, закурил свой кнастер и - вообрази запел довольно приятным басом. Сперва он спел старинную песенку: "Freu't euch des Lebens" {"Радуйтесь жизни" (нем.).}, потом арию из "Волшебной флейты", потом романс под названием: "Азбука любви" - "Das A-B-C der Liebe". В этом романсе проводится - с приличными прибаутками, разумеется - вся азбука, начиная с А, Бе, Це, Де, - Вен их дих зе! {Когда я тебя вижу! (нем. Wenn ich dich seh'!).} и кончая: У, Фау, Ве, Икс - Мах эйнен кникс! {Сделай книксен! (нем. Mach' einen Knix!).} Он пропел все куплеты с чувствительным выражением; но надо было видеть, как плутовски он прищурил левый глаз на слове: кишке! Вера засмеялась и погрозила ему пальцем. Я заметил, что, сколько мне кажется, г. Шиммель, в свое время, был малый не промах. "О да, и я мог постоять за себя!" - возразил он с важностью, выколотил пепел из трубки себе на ладонь и, полезая пальцами в кисет, ухарски, сбоку, укусил мундштук чубука. "Когда я был студентом, - прибавил он, - о-хо-хо!" Больше он ничего не сказал. Но что это было за "о-хо-хо"! Вера попросила его спеть какую-нибудь студенческую песню, и он спел ей: "Knaster, den gelben" {}, но на последней ноте сфальшивил. Очень уж он раскутился. Между тем ветер усилился, волны покатились довольно большие, лодку слегка накренило; ласточки зашныряли низко вокруг нас. Мы переставили парус, начали лавировать. Ветер вдруг перескочил, мы не успели справиться - волна шлепнула через борт, лодка сильно зачерпнула. И тут немец показал себя молодцом; вырвал у меня веревку и поставил парус как следовало, промолвив притом: "Вот как это делается в Куксгафене!" - "So macht man's in Guxhafen!"

Вера, вероятно, испугалась, потому что побледнела, но, по своему обыкновению, не произнесла ни слова, подобрала платье и поставила носки на перекладину лодки. Мне вдруг пришло в голову стихотворение Гете (я с некоторых пор весь заражен им)... помнишь: "На волнах сверкают тысячи колеблющихся звезд", и прочел его громко. Когда я дошел до стиха: "Глаза мои, зачем вы опускаетесь?" - она слегка приподняла свои глаза (я сидел ниже ее: взор ее падал на меня сверху) н долго смотрела вдаль, щурясь от ветра... Легкий дождь налетел мгновенно и запрыгал пузырями по воде. Я предложил ей свое пальто; она накинула его себе на плечи. Мы пристали к берегу - не у пристани - и до дому дошли пешком. Я вел ее под руку. Мне все как будто хотелось сказать ей что-то; но я молчал. Однако я, помнится, спросил ее, зачем она, когда бывает дома, всегда сидит под портретом госпожи Ельцовой, словно птенчик под крылом матери? "Ваше сравнение очень верно, - возразила она, - я бы никогда не желала выйти из-под ее крыла". - "Не желали бы выйти на волю?" - спросил я опять. Она ничего не отвечала.